Бывший оперативник Русланбек Умаров точно знает, какой день был худшим в его жизни. Когда-то он бесстрашно выступал против коррумпированных сотрудников прокуратуры и ГКНБ. «Руслан, ты не знаешь, с кем связываешься», — предупреждали его окружающие.
Три года назад имя Русланбека Умарова гремело в новостях: начальник оперативного отдела Госслужбы по борьбе с экономическими преступлениями по Таласской и Чуйской областям не боялся вести уголовные дела против прокурорских работников и силовиков.
Однако в мае 2015 года его 17-летний сын Азиз погиб в ДТП. Позже эксперты установили, что в колесе автомобиля юноши не было крепительной гайки. А спустя пару месяцев опытного сотрудника «попросили» из Финпола — дескать, его военный билет оказался поддельным.
— Расскажите о себе.
— У меня интернациональная семья: папа кыргыз, мама русская. Родители развелись, когда мне было два года, но мы с братом жили в достатке и заботе: отец полностью заменил нам маму.Мы были городскими мальчишками. Чтобы не забывали кыргызский язык, летом папа отправлял нас на джайлоо. Мы научились кататься на лошадях, стрелять из винтовки, играть в альчики, лечить овец, вытаскивая личинок из их ран. Через три месяца папа забирал нас, обросших и завшивевших, чтобы снова отвезти в город.
— Был ли в вашей жизни случай, который оказал на нее значительное влияние?
— В девятом классе, играя в баскетбол, я ушиб почку. Травма была настолько серьезной, что меня самолетом доставили с Иссык-Куля во Фрунзе. Отсюда пришлось лететь в Москву. Я пролежал в больнице четыре месяца, и все это время папа за мной ухаживал, трижды в день готовил горячее. Был большой риск, что я стану инвалидом. К счастью, все нормализовалось.
— Вы еще в детстве мечтали бороться с преступностью?
— Нет, я мечтал стать врачом, но папа настоял на поступлении в сельхозинститут, а вообще он видел по мне партийного работника. Отучившись пять лет по неинтересной специальности, я устроился в мэрию Фрунзе. Потом были Министерство туризма, таможня, налоговые органы и, наконец, Финансовая полиция.
— Чем вы занимались в Финполе?
— Я проводил масштабные расследования, чтобы ловить нарушителей закона не по одному, а раскрывать всю цепочку.
Расскажу вам об одном нашумевшем деле. Как-то в Кыргызстане запретили проезд для груженных бензовозов, которые из-за своей тяжести разрушали дорожное полотно. Есть вероятность, что запрет пролоббировали те, кто возит топливо выгонами… уж не знаю. Естественно, после его введения ГСМ перестали возить с севера на юг — там появилась «кормушка» для контролирующих органов. Сотрудники останавливали бензовозы и вымогали деньги. За одну поездку от Бишкека до Баткена водитель раздавал на взятки три тысячи долларов!Чтобы посмотреть, как все происходит, я сам поехал по этому маршруту, будто напарник водителя. В кабине машины была встроена скрытая камера. Нас останавливали на каждом посту и требовали по 200-400 долларов. Мы платили сотрудникам таможни, ГКНБ, МВД, Минтранса…
Потом было возбуждено уголовное дело. За час мы задержали с поличным около 50 человек на четырех крупных постах. Многих посадили… И знаете, чего мы добились? Коррупция не исчезла, только ставки выросли вдвое!
А разрушить эту коррупционную схему можно было очень просто — установить официальную оплату за проезд «с перевесом», например, 50 тысяч сомов. И все! Водители платили бы в кассу, чтобы их не грабили на дороге.
— Наверное, кому-то просто не выгодно уничтожать такую «кормушку»…
— Конечно. В вопросах коррупции надо все просчитывать на два шага вперед. Люди думают, что наша работа — задерживать чиновников со взятками. Ох, знали бы они, какая это неприятная процедура: человек растерян, его жена в слезах, дети напуганы, пожилые родители плачут… Такой позор для семьи!
А ведь в реальности наша задача — создать условия, чтобы этого в принципе не происходило. Расскажу еще об одном случае. Какое-то время я часто слышал жалобы от бишкекчан: тогда был бум на расширение стен для балконов, и требовалось получить разрешение в Институте сейсмологии. Разумеется, выдавали его не бесплатно.
Мы решили провести эксперимент: нашли женщину, которая хотела расширить балкон, и «одолжили» у нее квартиру. Наш подсадной «хозяин» обратился в Институт сейсмологии, по адресу выехал инспектор. Он сказал: «За разрешение нужно заплатить 20 тысяч сомов, но в квитанции будет указано лишь две тысячи».Надо сразу отметить, что подсадные никогда не должны предлагать деньги. Они имеют право лишь сказать фразу типа: «Что я могу сделать?». Более того, они должны немного поторговаться, чтобы это было зафиксировано на камеру…
На того инспектора завели уголовное дело. Позже я зашел к директору Института сейсмологии и попросил рассчитать наименьшую официальную стоимость расширения балкона в однокомнатной квартире. Он провел какие-то расчеты и ответил: «Пятьсот сомов». Потом я сказал, что хочу узнать максимальную стоимость. Она составила 5 тысяч. То есть только официально они могут запросить от 500 до 5 тысяч сомов, и простые люди понятия не имеют, из чего складываются эти цифры. Я сказал директору: «Хотите искоренить коррупцию? Пусть ставка для однокомнатной квартиры составляет тысячу сомов, для двухкомнатной — две тысячи, и так далее. Это будет понятно каждому. Разместите прейскурант в открытом доступе — и вы ликвидируете коррупционную схему».
На следующий день он подписал приказ, и необходимые документы были вывешены в коридорах института. Многие инспекторы стали увольняться, ведь «шабашки» закончились. Но спустя какое-то время этот приказ отменили…
— Расскажите о последнем годе вашей работе в ГСБЭП.
— В 2015-м я остался наедине с теми, против кого боролся. На меня ополчились Генеральная прокуратура, ГКНБ, МВД. Даже собственное руководство от меня отреклось. Это произошло, когда я стал заниматься проблемой коррупции в Госкомитете национальной безопасности и Генпрокуратуре, разрабатывать мероприятия в отношении должностных лиц Антикоррупционной службы ГКНБ.
Дело в том, что мне поступало много информации от простых граждан и бизнесменов. Я тщательно ее перепроверял и в конце концов железобетонно знал, кто брал деньги, сколько, когда и за что. Мое руководство отказывалось регистрировать эти материалы и даже передавало информацию тем, кого я разрабатывал. Давление было серьезным: Генпрокуратура тоже отказывалась возбуждать дела. Началось личностное противостояние…
У меня и сейчас много информации, но вряд ли я смогу что-то доказать. Знаете, как наши надзорные органы и суды принимают решения?
За три месяца до гибели Азиза по собранным мной материалам возбудили несколько уголовных дел в отношении силовиков, но до суда дошли лишь два сотрудника АКС ГКНБ. Я привез в суд свидетелей. Они рассказали, что лично передавали обвиняемым деньги, но их показания не учитывались. Диски с файлами, где были доказательства вины подсудимых, оказались пустыми. Тогда я сказал, что записи есть у меня в ноутбуке и мы можем их посмотреть, но судья не стал этого делать. Подсудимых оправдали.— Когда вы стали получать угрозы?
— Прямых угроз я не получал. Если честно, вообще ничего не боялся. Меня не в чем было уличить, потому что я не позволял себе ничего лишнего. Никого никогда не подставлял, ничего не фальсифицировал, работал честно и по закону.
Я знал, что противостоять монстрам из силовых и надзорных структур будет сложно. Мне говорили, мол, Руслан, будь осторожен, ты их не знаешь. День гибели сына стал самым страшным в моей жизни. Такой мальчик был… Казалось, что это какой-то дурной сон. Очень страшно…
Потом экспертиза показала, что в колесе машины отсутствовала крепительная гайка. Вероятно, кто-то специально убрал ее, и колесо на полном ходу вылетело вместе со ступицей. Я долго думал: зачем мне все это было надо? Все равно правды не добился… С другой стороны, я же помогал простым людям. Клянусь, за каждого своего свидетеля, заявителя я грызся до последнего.
— Вас ведь уволили якобы из-за поддельного военного билета, верно?
— Сразу три ведомства — ГКНБ, МВД и Генпрокуратура — стали проверять этот факт. Действительно, первую призывную комиссию я прошел, будучи девятиклассником. Тогда меня только-только прооперировали. Врачи сказали: «Парень, ты же можешь стать инвалидом, тебе надо восстановиться. Какая служба?». Они выдали заключение, что я не могу быть военнообязанным.Спустя 10 лет мне предложили служить в Финполе. Там сказали, что нужно заново пройти медицинское освидетельствование. К тому времени никаких проблем со здоровьем не было. Меня признали годным к службе и выдали военный билет.
Долгие годы никто и не вспоминал, что у меня когда-то были проблемы со здоровьем. Я даже отправился в Ош во время печально известных июньских событий. Помню, как начальство выстроило нас — около сотни человек — и сообщило, что гарантировать безопасность нам не могут, поэтому в охваченный беспорядками город поедут только добровольцы. Отказались лишь четверо, остальным раздали автоматы. Мы должны были обеспечивать правопорядок в Оше. К счастью, стрелять мне не пришлось.
И вот через столько лет спецслужбы заинтересовались моим военным билетом и здоровьем… Генпрокуратура по материалам МВД и ГКНБ потребовала уничтожить документ: якобы я получил его незаконно. Оказывается, врачи в военкомате не имели права повторно проводить освидетельствование. Господи, какая это все-таки мелочь!
Билет сожгли, а меня попросили с работы. Хотя все это странно: если документ был выдан незаконно, почему не возбудили уголовное дело против меня, сотрудников военкомата и тех врачей? Почему мы не предстали перед судом?
— Неужели ваше руководство никак не пыталось вас защитить?
— Наоборот, от меня были рады избавиться, ведь таким подчиненным сложно манипулировать. Однажды председатель на совещании стал отчитывать сотрудников: «Наши оперативники совсем страх потеряли! Я знаю, что вы по 300-500 долларов у людей берете». Я удивился: «Вы серьезно? Ваши замы гребут по 50-100 тысяч долларов, а вы об этом не знали?».
Позже мы остались с ним наедине, и я рассказал, что его заместителю приносят огромные суммы. Говорю: «У меня есть хороший знакомый, который лично приносит ему ежемесячную «отметку». Он может отксерокопировать банкноты, и мы разберемся с вашим зампредом». Тот аж покраснел от злости. Потом заявил, что ему надо все обдумать. Ну разве добросовестный руководитель может так сказать?В приемной сидела секретарь, я тихо попросил ее: «Если зампред зайдет к шефу, позвони мне». Через 10 минут звонок: «Руслан байке, шеф пригласил зама к себе». Я сразу понял, что председатель все ему расскажет… Прошел месяц. Тот знакомый, который приносил взятки, позвонил мне сам: «Слушай, ничего понять не могу. Сказали, что теперь будут передавать деньги через другого человека». Все ясно: они не знали, кто их может сдать, и решили на всякий случай поменять все каналы.
— Что произошло, когда вы ушли из органов?
— Я открыл охранно-детективное агентство. Наши сотрудники обеспечивают безопасностью крупного и среднего бизнеса, разыскивают людей, занимаются семейными проблемами. Я лично могу проконсультировать по многим вопросам.
Например, обратился к нам владелец завода: «Есть новый инвестор из Англии, хотим заключить договор. Узнайте про него». Мы начинаем собирать информацию через британских коллег, и выясняется, что этот человек — мошенник.
Или другой пример. Обращается бизнесмен, который импортирует в страну чай. Жалуется, что кто-то производит поддельный продукт под «его» брендом, но в два раза дешевле. Мы узнаем, кто за этим стоит, где он проживает и по какому адресу находятся его склады. Собранные материалы передаем с заявлением в ГСБЭП: держите, мы за вас всю работу сделали.
И тут начинается самое интересное. Решение о возбуждении уголовного дела по таким материалам, принимает не следователь, а курирующий прокурор. Он тщательно просматривает каждую страницу и… оказывается, что оснований для возбуждения дела нет! Почему нет — одному прокурору известно.Мы в недоумении: вот все доказательства, данные о закупках, результаты экспертизы, которая показывает, что продукция поддельная, — а состава преступления нет… При этом подпись самого прокурора нигде не значится: хотя именно он принимает решение, ответственность за все лежит на следователе. Конечно, я не сдаюсь, пишу много заявлений, и в конечном счете дело все-таки заводят. Но наказание за первоначальный незаконный отказ никто не несет.
— А ведь у нас в стране постоянно говорят о борьбе с коррупцией…
— Да, каждый президент объявляет ей безжалостную войну. Вот только охотиться начинают на овец, а волки (силовики) так и сидят на своих местах. Что толку ловить самых слабых — автоинспекторов, учителей или рядовых врачей? Сначала надо почистить ряды тех, кто должен бороться с коррупцией.
Вы замечали, как много жалоб граждане пишут президенту и премьер-министру? А ведь большинство вопросов могла бы решить Генпрокуратура. О чем это говорит? О том, что у людей нет к ней доверия.
— Как вы думаете, если повысить зарплаты тем, кто должен бороться с коррупцией, они перестанут брать взятки?
— Я вам сразу скажу, основываясь на личном опыте: даже бюджет увеличивать не надо, 30-40 процентов сотрудников можно просто сократить, они все равно ничем полезным не занимаются. Лучше отдать их зарплату тем, кто действительно работает.
— Вы не рассматриваете возможность возвращения в органы?
— Еще недавно у меня было такое желание, но сейчас я категорически не хочу возвращаться. Посмотрите, сегодня практически не наблюдается крупных разоблачений и задержаний в правоохранительном и надзорном ведомствах.
— Почему?
— Как показывает практика, они могли просто войти в сговор: дескать, мы друг друга не трогаем, а если что — прикроем. Это самая страшная коррупция. Поверьте, взятки как брали, так и берут: я сопровождаю бизнес по многим вопросам безопасности и прекрасно знаю, что говорю.Тот, кто хорошо работает, никогда не будет востребован. Его не допустят к власти, он системе не нужен.
